РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ ЭТНИЧЕСКИХ ОСОБЕННОСТЯХ ГРУППАНАЛИТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА, ПЕРЕНОСА И КОНТРПЕРЕНОСА. В ПОИСКАХ ПРОСТРАНСТВА. ПРИСОЕДИНЕНИЕ
Оконова В. Х.
Моим родителям посвящается...
Цель работы — показать особенности групповой динамики в группе, объединенной одним языком, одной историей и культурой, и как общее этническое группового аналитика и группы сказывается на переносно-контрпереносных отношениях, организующих пространство для идентификации и рефлексии.
С одной стороны, рассматривается параллельный процесс между группой и групповым аналитиком. С другой, единый процесс, в котором есть начало, становление и развитие. Работа актуальная, сложная, и интересная с точки зрения еще и истории, философии, антропологии, культуры и политики.
Основатель группового анализа Z.Foukles (1964) писал, что социальное пронизывает человека до самой его сердцевины. Мы знаем, что в природе человека всегда тесно переплетены друг с другом биологические, психологические и социальные силы и факторы. И личностное всегда является межличностным, а также семейным, групповым, организационным и общественным. Foulkes настаивал на том, чтобы работа с этими факторами и силами была главной чертой клинической работы. Это подчеркивали и D.Winnicott и W. Fairbairn, внесшие вклад в развитие психоанализа отношений.
В своей работе «Социальное бессознательное: Избранные статьи» E.Hopper (2006) пишет, что люди могут не осознавать и часто не осознают разнообразие этих факторов и сил. Автор продолжает: «…социальное бессознательное включает в себя неосознанное, динамическое бессознательное, состоящее из «вытесненного», «отщепленного» и «недоосознанного».
Cоциальность и социальное бессознательное проявляются в переносе и должны интерпретироваться. (Z.Freud)
V.Volkan (2003) пишет, что «....аналитик может быть получателем переноса, потому что его пациент может нести в себе элементы своего внутреннего мира от лица своего родителя или даже прародителя, а таким образом, и от лица каких-то более древних предков».
Работая с группами, мы не можем отделить терапию от политики в обществе, от ее системы ценностей. Нам необходимо понимать и связывать то, что сейчас происходит в группе, что происходило в общем историческом прошлом, касающееся поколения родителей, и наши фантазии об этих процессах...
Люди всегда находятся внутри своих базисных матриц: общества и семьи. По своему происхождению и развитию, матрицы являются трансгенерационными, т. е. чтобы понять наши отношения с нашими отцами и матерями, и наши фантазии об этих процессах, мы должны понять различные факторы, которые «принуждали» (E.Durkheim) наших родителей. Одна из причин принудительных действий заключается в том, что нарциссические нарушения появляются после осознания того, что мы не полностью контролируем себя, и что на нас принудительно действует мир общества. Другая причина состоит в том, что эти сопротивления возникают из тревоги, связанной с очень ранними переживаниями. Но «принуждение» не означает лишь «подавление» и «ограничение», оно может означать и «облегчение» и «развитие». «Благодаря» им, нам приходится преобразовывать свои ощущения в чувства, а концепции в мысли и мышление.
В истории России произошло немало событий — революций, войн, вооруженных конфликтов, терактов, которые, так или иначе, повлияли на развитие человека, общества. В перечень трагедий вошла и депортация ряда малых народов бывшего Советского Союза. «...В применении к целым народам этот принцип означал, в конечном счете, геноцид» (В.Убушаев).
Калмыцкий народ обвинялся в том, что он, в период оккупации, изменил матери-Родине. Таким образом, калмыков обвинили в измене по их национальному признаку. «Основную часть определили как бесправный контингент спецпереселенцев, депортировали в различные регионы Сибири. Часть была выселена в Казахстан. Всего было депортировано 93139 человек, в основном женщин, стариков и детей»(В.Убушаев). «Измена» не помешала мужской части продолжать воевать с врагом, не зная, где находятся их депортированные семьи. Причем, в процентном соотношении на душу населения, как оказалось потом, калмыков-Героев Советского Союза, после осетин, оказалось больше.
«Раздетых и голодных стариков и старух, детей и женщин, подростков и инвалидов войны погрузили в американские «студбеккеры», затолкали в вагоны для скота по 50—60 человек. Операция «Улусы» была проведена быстро и жестоко. Калмыцкий народ в одночасье потерял свободу, автономию, стал изгоем и был обречен на вымирание» (А.Балакаев).
По статистическим данным, только за первые шесть лет депортации из 91919 зарегистрированных калмыков-спецпереселенцев умерло 16017.
«Одного за другим их всех — детей и подростков, девушек, женщин и мужчин в расцвете лет, стариков – попереносили на голые сибирские кладбища, позакапывали в землю, так и не признавшую их за своих сынов. …Вскоре узналось, что и по другим деревням перемерли все степняки» (О.Волков). Без Родины.
«… Помогло выжить великодушие сибиряков, в свое время также испытавших сполна тяготы обживания. Они, как могли, поддерживали и добрым словом, и последним куском, идя на это сознательно, несмотря на то, что накануне прибытия намеренно распускались слухи о том, что едут враги, и непростые, а людоеды» (Т.Бембеев).
Z.Freud (1920) утверждал, что тревога уничтожения — самая фундаментальная тревога человека. Важной и трудной задачей является оплакивание утраты, которая отягощается виной, особенно когда отношения были непростыми.
Многие выжившие вместо того, чтобы повернуться лицом к вине за свое выживание и к ярости на тех, кто их бросил, умерев, бессознательно выбирают путь наименьшего сопротивления. Вместо того чтобы оплакивать мертвого или утрату своей прежней неповрежденной идентичности, они впадают в патологическую замену оплакивания — в меланхолию.(Freud,1915).
Задача оплакивания и своей самости до травмы, и другого утраченного объекта, кажется непоправимой. Некоторые выжившие отворачиваются от этой задачи, и вместо этого принимают идентификацию с мертвым объектом.
Когда определенные события достигают своего травмирующего воздействия на сознание, личность начинает принимать во внимание эти изменившиеся внутренние условия и приспосабливаться к ним. Фрейд (1920) назвал этот процесс «сращиванием».
«…Это действие защиты, которое ограничивает свободно текущее «возбуждение» и в этом его особое значение для понимания долгосрочного воздействия травмы». (K.Garland,1991).
Применительно к этнической ситуации я вижу, что люди, пережившие депортацию, заключавшуюся в изгнании, в отчуждении, в брошенности, в течение 13 лет были свидетелями смерти родных, близких, знакомых. И они выжили, выжили благодаря своим психическим защитам. Оказавшись на новой, пока еще «чужой» территории, люди стали объединяться в большие группы по национальному признаку, усиливая его внутриэтническими и межнациональными браками. Браки укрепили этнос и усилили ассимиляцию. Благодаря объединению в группы и укреплению группы, народ сохранил свой генофонд. Такое физическое выживание дорогого стоило. Остро переживаемые чувства вины, обиды, стыда, страха наказания, унижения и агрессии стали подавленными, латентными.
Не вдаваясь в подробности описания виньеток, я скажу об общих, на мой взгляд, особенностях, присущих работе с этническими группами. На сессиях группа как бы «плачет», проигрывает травму, показывая страх брошенности, беззащитности. Они беззащитны перед бросанием: родители, уходящие участники, время от времени, уезжающий на учебу/работу, терапевт. Группа постепенно подходит к тому, чтобы исследовать свою вину. С виной она сталкивается, с агрессией пока нет. Участники «отыгрывают» ее по отношению к детям. Вина за свою «плохость», вина за «испытываемую» агрессию. «Хорошие» погибли, «плохие» — выжили. В группе участники обращались друг к другу через меня. Боялись обидеть друг друга, чтобы не чувствовать вину. В контрпереносе, через проективную идентификацию, я осознала вину группы, т. е. группа в переносе хотела, чтобы я чувствовала вину за «плохость» их родителей, при этом они сами чувствовали вину за то, что принуждали меня чувствовать эту вину.
Агрессия в группе проявлялась в отношении терапевта, большинства, власти, в большей степени, латентно, постепенно: через зависть и соперничество, через сны, опоздания, отсутствия, молчания, смешки, различные психосоматические проявления. Возможно, отчасти из-за того, что в культуре народа присутствует уважение к старшим, почитание матери. (О.Мукаева, 2003). Но, не испытывая агрессию, трудно перейти к депрессивной позиции. (M.Klein,1997)
На последующих сессиях агрессия проявилась в отношении родителей, друг друга, терапевта. Казалось, они были переполнены ею. Меня шокировало то, что в людях все еще было живо ожидание новой депортации. Возможно, это касается вопросов глобализации. Многие это расценивают как утрату национальных культурных ценностей и они «борются» за их возрождение. Тревога и беспокойство толкают родителей на то, чтобы дать своим детям «престижное» образование в лучших вузах страны, мира. Бессознательно родители ожидают, что такого рода образование расширит, поднимет социальный уровень детей, быть не хуже других, обезопасит их пространство, даст возможность выжить... но с другой стороны, это большая ответственность, с которой дети могут иногда не справляться. Родительское поведение при этом становится обсессивным в контроле данного процесса, что проявляется в усталости и агрессии. В этом есть связь между одними и другими — нет естественного процесса сепарации и индивидуации, сохраняется патологическая преданность факту травмы поколений, в виде перенесенной депортации, которая «впечаталась» в этническое групповое бессознательное. В этносе, на сегодняшний день (2010 г.), большой процент суицидов, алкоголизации, психосоматических и личностных расстройств. Таким образом, внутренняя реальность проявляется внешним содержанием.
F.Dalal (2001) проводит ряд дихотомий между внешним и реальным. Применительно к этносу, внешнее — это депортация, внутреннее — это разрыв отношений с матерью — родиной. Внешнее привносится в терапию как повод, как мишень для проекций. Для участников группы расизм еще не проявился, не обозначился. Они привыкли к тому, в чем выросли. Есть какое-то их недовольство тесной «одеждой», но пока не могут точно сказать, что их давит...
Заключение
Я объединена с группой общей этнической историей и общей культурой, которая привносится в группаналитический процесс, где образуется взаимодействие между переносом и контрпереносом, в результате которого происходят изменения для процесса сепарации. В переносе я не только «плохая мать», но и ответственный с чувством вины «ребенок», «муж», который плохо помогает, другой этнос, другая национальность, к которым они испытывают определенные чувства. Я в ответе за эти переносы, за те мишени, которых, в принципе, нет. Пространство начинает расширяться, когда в группе становится возможным освобождение от интенсивности чувств, связанных с исторической травмой, с культурой. Эту травму нужно было признать и принять... Когда их услышали, признали, и приняли, они почувствовали, что они могут жить, а не выживать... Появилась уверенность, защита. Все испытали облегчение, что позволило им «двинуться» дальше. Люди становятся более свободными друг от друга. Группа и терапевт общаются на общем этническом языке. Это усиливает естественную связь матери и ребенка, что особенно важно на первом этапе. У меня рождаются контрпереносные чувства. Я привношу свою ситуацию. Для меня, возможно, задачей было выжить, т. е. состояться как терапевту. Мой опыт ведения групп показывает, что этнической группе желательно работать с представителями других меньшинств или национальностей. Это как дополнительное непохожее, Другое зеркало, в котором отражались бы все противоречия. Этим зеркалом являлась я.
Группа дает возможность выжить отдельному участнику; актуализирует защитные механизмы расщепления, избегания; сам факт объединения в группы, а этнос состоит из родовых групп, становится «полигоном» для отыгрывания травмы депортации; актуализирует ее «воспоминание» опыта травматического выживания в этнической группе.
Я — человек 2-х культур (групп), малой этнической и большой национальной. Понимание мною своего контрпереноса помогает моим пациентам углубиться, чтобы присоединиться…